Катрина подошла к рычагам и выглянула в узкое высокое окошко, чтобы посмотреть на поле битвы.
Ночь меняла угольно-черный цвет на сланцево-серый, и сквозь предутренние сумерки на Трою надвигался посланный Фетидой туман. Он волнами полз через поле сражений, залил оливковую рощу, а потом беспрепятственно заполнил окровавленное открытое пространство. Туман в своей неземной красоте был похож на сон, но тот, кому бы он приснился, пожалуй, окунулся бы в чудовищный ночной кошмар.
Катрина увидела тени, скользящие в тумане, темные на темном фоне... призрачные фигуры, которые могли быть и сгустками тумана, и людьми, и просто галлюцинациями... могли быть и той тварью, что прежде называлась Ахиллесом...
А он ведь так и не ушел никуда. Он снова и снова гонял лошадей перед стенами великой Трои, волоча за собой тело царевича, и остановился лишь тогда, когда его кони упали на колени, не в силах двигаться дальше. Тогда он потребовал новую упряжку. Конечно, ему тут же привели новых лошадей, и он возобновил свое страшное монотонное движение. Катрина знала это, потому что весь вечер наблюдала за ним из окна. Ей казалось, что она должна это видеть. Ведь кто-то, кого заботила судьба Ахиллеса, кто-то, кто верил в него, должен был за ним присматривать...
Катрина положила руки на рычаги, закрыла глаза – и потянула вниз...
Огромные цепи ожили, их оглушительно громкое звяканье разбило виноватую тишину. Кэт следила взглядом за тенями, мелькавшими в тумане, и вскоре уже была уверена, что отчетливо различает фигуру Одиссея, подводившего воинов все ближе и ближе к медленно открывавшимся воротам. Хотя Одиссея и окружал туман, тело воина как будто слегка светилось, и это безусловно говорило о том, что Афина даровала ему свое благословение. Катрина прошептала молитву, обращенную к богине войны, не отводя взгляда от Одиссея: «Он очень хороший человек, и он очень сильно любит тебя. Постарайся уберечь его, Афина!»
И вдруг внизу закричали. Какой-то человек, оказавшийся на улице города неподалеку от ворот, заметил, что они открываются, хотя рядом не было ни единого троянского воина, готового выйти на поле боя.
Катрина бросилась к двери, выходившей из ниши на переходной мостик, и заперла ее. Потом она втащила спящих воинов в нишу и прислонила к внутренней стене, стараясь оставаться незамеченной... но крики становились все громче по мере того, как ворота медленно и неумолимо распахивались все шире и шире. Катрина видела, что сквозь них уже свободно могли пройти трое мужчин в Ряд.
– Закройте их! – раздался властный голос, – Идиоты! Не велено открывать ворота до полудня!
Катрина, ничего не слушая, принялась медленно считать до десяти: «Раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи, четыре Миссисипи...» Когда она наконец дошла до «десять Миссисипи», по мостику загрохотали шаги.
Кэт посмотрела на ворота. Мирмидоняне, ведомые сияющим Одиссеем, хлынули в город. И тогда она схватила меч обеими руками, взмахнула им – и принялась изо всех сил крушить систему рычагов, цепей и противовесов, так надежно охранявших великий город несколько сотен лет. Цепь с пронзительным скрипом, похожим на визг обезумевшей женщины, застряла в обломках, и широко открывшиеся ворота замерли.
Теперь ей оставалось только найти Ахиллеса и вступить в последнее сражение за его душу.
Дверь на мостик наконец распахнулась. Катрина тут же пристроилась между спящими воинами. Увидев ворвавшихся в сторожевую нишу мужчин, она судорожно вздохнула и испустила самый отчаянный вопль, какой только сумела изобразить. А потом закатила глаза и хлопнулась в обморок, достойный самой Скарлетт О'Хара.
Она продолжала изображать обморок и тогда, когда кто-то поднял ее и вынес в коридор, в то время как остальные шумно обсуждали случившееся, пытаясь понять, что тут произошло... и пришли к выводу, что это, похоже, злая божественная шутка. Катрина слегка приоткрыла глаза и посмотрела через плечо несшего ее воина; она увидела, что мужчины беспомощно топчутся возле сломанных рычагов.
На полпути к ее комнатам Катрина «очнулась».
– Что случилось? – слабым голосом спросила она и задергалась в руках воина, – Отпусти меня! Куда ты меня тащишь?
Воин быстро поставил ее на пол, как будто обжегшись.
– Царевна, мы нашли тебя в нише над воротами. И ты, и стражи ворот были без сознания...
– В нише над воротами? – Катрина с истерическим видом огляделась по сторонам, заставив свои глаза наполниться слезами, – О чем это ты говоришь?
Тут они услышали шум сражения на улицах великого города. Кэт схватилась за горло, сделав такой вид, словно собирается опять потерять сознание.
– Что это?
– Царевна, городские ворота открыты. Нас кто-то предал.
Катрина взвизгнула и театрально пошатнулась.
– Царевна, позволь, я провожу...
– Нет! Ты должен идти к остальным и не пустить греков в наш дворец! Иди! Я найду отца...
Воин замялся, и Катрина прикрикнула на него:
– Поспеши!
Тогда он быстро развернулся и убежал. Как хорошо, что он наконец оставил ее одну...
У Катрины болело сердце, когда она, изображая из себя перепуганную и впавшую в истерику царевну, выбиралась из дворца. Это оказалось куда легче, чем она думала. Вокруг царил полный хаос. Людей охватила настоящая паника. Женщины пронзительно кричали, бессмысленно мечась; они пытались выбежать на улицу, но, увидев там греческих воинов, тут же стремительно бросались обратно во дворец. Но женщинам не о чем было тревожиться, по крайней мере пока. Греки были слишком заняты сражением с отчаявшимися троянцами, и им было не до женщин и не до мародерства. Камни городских улиц стали скользкими от крови. Огни пожаров окрасили предрассветное небо, и мир вокруг стал ярко-алым.